Психология. Советы психолога

[fusion_builder_container hundred_percent=»no» equal_height_columns=»no» menu_anchor=»» hide_on_mobile=»small-visibility,medium-visibility,large-visibility» class=»» id=»» background_color=»» background_image=»» background_position=»center center» background_repeat=»no-repeat» fade=»no» background_parallax=»none» parallax_speed=»0.3″ video_mp4=»» video_webm=»» video_ogv=»» video_url=»» video_aspect_ratio=»16:9″ video_loop=»yes» video_mute=»yes» overlay_color=»» video_preview_image=»» border_size=»» border_color=»» border_style=»solid» padding_top=»» padding_bottom=»» padding_left=»» padding_right=»»][fusion_builder_row][fusion_builder_column type=»1_1″ layout=»1_1″ background_position=»left top» background_color=»» border_size=»» border_color=»» border_style=»solid» border_position=»all» spacing=»yes» background_image=»» background_repeat=»no-repeat» padding=»» margin_top=»0px» margin_bottom=»0px» class=»» id=»» animation_type=»» animation_speed=»0.3″ animation_direction=»left» hide_on_mobile=»small-visibility,medium-visibility,large-visibility» center_content=»no» last=»no» min_height=»» hover_type=»none» link=»»][fusion_text]

ПЕРЕД РОДАМИ
До родов осталось совсем немного.Страшно. Это первое и основное чувство. Чего я боюсь?
Боли не боюсь. Это же, если даже очень больно, то все равно
как-то через не могу, но терпеть можно. К тому же сразу
забывается. Страшно умереть. Риск конечно не велик, но
страшно, что будет трясти и колошматить, между жизнью и
смертью. Для ребенка это еще страшнее. У него и вправду все
будет между жизнью и смертью. А мы с ним одно, значит, и у
меня между этими двумя основными процессами. И по
сравнению с вероятностью этих процессов, вероятностью
жизни и вероятностью смерти, все остальное отступает на
второй, третий план. Не интересны прежние интересы, не
интересен мир вокруг. Хочется спрятаться, уйти на дно,
притаиться и тихо ждать. Так тихо, чтобы ни один звук не
доносился извне. Тихо ждать решения своей судьбы, решения
судьбы ребенка.
Жизнь и смерть – две королевы родов. Их сила так
ощущается. Они так сильны обе. Так властны над нами, каждая
в своем мире, что мы почти не замечаем их в повседневной
жизни. Они приходят. Стоят обе. Они не сражаются даже. Они
для этого слишком сильны. Они просто стоят обе и смотрят,
друг на друга и на тебя. А ты рожаешь. А ты в муках. И их
присутствия я и боюсь. Две сильнейшие сути. Такие сильные,
что выше только Бог.
Отношения с мужем привычно хорошие. Так долго длится
беременность, так медленно и неуклонно растет живот, такими
теплыми и такими привычными становятся отношения. Для
мужчины тяжеловато это ощущение, что жена постоянно
беременна, нет динамики, нет задора и огонька. Только милое,
теплое, доброе успокоение. Любой «кипешь» на корабле,
любое волнение на море, беременная женщина уймет своей
безграничной беременностью. Но что же, можно и потерпеть. И
он терпит. И я терплю.

Отношения с родственниками практически сходят на нет. Не
до них. Почти даже не до детей. Обязанности и обязательства.
Сейчас главное доносить. Доползать, дотерпеть.
Уже пришло это мучительное ощущение, что все люди, как
люди, а ты вечно, бесконечно тяжелая и беременная. Оно не
покидает ни днем, ни ночью. Днем сядешь − ноет крестец,
встанешь − тяжело животу, пойдешь − тяжело ногам. Ночью
ляжешь − болит крестец, развернешься − болит живот,
вытянешь ноги, а им тяжело. Тяжелехонько-тяжело. Как ветка
яблони, когда яблоки уже совсем созрели. Прогибаешься,
прогибаешься. И вот уже, кажется, надломишься, но есть запас
крепости и гибкости, гнет гнетом, а жизнь жизнью. И знаешь,
ради чего, а все терпеть тяжело.
Так бы кажется и подпрыгнула на радостях, так бы и
завертелась юлой, и улыбнулась бы, и захохотала бы. И
выкинула бы финт какой необычный, но нет – нельзя.
Надо тихо так, тяжело донашивать. Никаких финтов и
припрыжек. Тихо, тихо. Еле, еле. Душа в теле. Да Бог с ними, с
ощущениями.
Бог со всеми и со всем. Прощаешь все и всем. Понимаешь,
как может быть тяжело людям в какой-то момент. Как
неопрятны могут быть решения, под действием момента. Как
странно-тякуча жизнь. Как просто и безвозвратно расправится с
нами смерть в конечном итоге. И как мало останется после. И
как мелочны устремления. И как бы надо было жить. Так, чтобы
в каждом движении и взгляде, в каждом поступке и начинании,
прослеживалось бы вечное и доброе, безвременное. Чтобы за
каждый вздох, дарованный при жизни, за гробом не было бы
стыдно. И как забудешь все это, как только родишь, и будет
финт и припрыжка. А может и не забудешь. По- смотрим.
Уже скоро, скоро, скоро.

ПОСЛЕ РОДОВ

Я похудела. Конечно похудела, но не только животом. Руки
ощущают воздух, как в девятнадцать лет. Тело как будто дышит,
впервые за последние полгода. И запахи. Сразу после родов
пошла в душ, и шампунь снова стал пахнуть. Можно вобрать
воздух полной грудью, но для этого нужно распрямиться, а для
этого нужно втянуть живот, а это непросто.
И так странно смотреть на себя в зеркало, потому что он, мой
ребенок, теперь отдельно. Он такой маленький, хороший,
беленький. Хочется быть с ним, обогреть, заботиться, кормить.
Он так внимательно смотрит, пытается что-то понять. Не очень
получается, он расстраивается. Малюська.
Домашние роды — это замечательно. Ужасно в них, отсутствие
квалифицированной медицинской помощи. Роды в роддоме
легче домашних на порядок. Опытные врачи, опытные
акушерки помогают советами по тому, что делать в каждый
момент. Помогают руками, чего домашние акушерки, несмотря
на все свои лживые обещания, не делают никогда, во
избежание ответственности.
Минусы есть в больничных родах тоже. Страшно, что
практически всем делают эпидуральную анестезию. Начиная с
того, как это выглядит (в позвоночник беременной загоняется
тонкий, но шланг, длиной метра в 2−3), кончая тем, что
материнские инстинкты зачастую не включаются. Например
такой разговор с женщиной, с которой рожали приблизительно
в одно и то же время:
− Ты любишь своего ребенка? − спрашивает она ме-
ня.
− Конечно! − И недоумение с моей стороны.
− Он такой дурак, мне кажется. Лежит, бьет себя игрушкой по
голове. − Говорит она о своем. − Мне иногда хочется взять его и
выкинуть из окна.
Если сделать кошке эпидуральную анестезию во вре- мя
родов, она загрызает, не признает котят.

А эпидуралят всех. В родблоке врач ходит и предлагает
эпидуральную анестезию, как само собой разумеющееся.
Интонацией, с какой торговки продают кукурузу на пляже:
−Эпидуралочку. Кому эпидуралочку? Кого обезболить?
А ведь в результате «эпидуралочки» увеличивается родовой
период, часто становится необходимым накладывать щипцы,
применять вакуум. Дети остаются инвалидами.
В коридоре лежала молодая женщина − осетинка, может,
чеченка.
− А Вам тоже эпидуральную делали? − спрашиваю ее в какой-
то момент.
− Конечно, − с полной уверенностью отвечает она. − Я бы не
перенесла боли.
− Да… Вашу мать! А матери, бабки и прабабки, и прапрабабки,
и так до Евы? Терпели? Или как? А ты нет, ты в полной
уверенности, что боли ты не перенесла бы.
Повально, массово нас разучают рожать. Из двадцати
рожениц в день выписки только две (4 ребенок и 9 ребенок)
были мы − рожавшие без эпидуралки.
Двенадцатичасовое лежание в коридоре, а ее унесли. Я
была на седьмом небе, и так хотелось делить свое счастье с
ней. А ее нет. И как горько было увидеть ее измученную. Я не
узнала ее. Из космического существа, с прекрасными глазами,
белым гладким лицом и ощущением безвременного блаженства
и созерцательности она превратилась в краснолицую,
заплаканную до пятен девочку, с перекошенным лицом, с
уголками рта, опущенными вниз, с наморщенными
межбровными дугами, девочку с выражением боли, страха и
страдания на лице. И нет больше космических глаз. Она плачет
и прижимает ручки к ушам. И так стыдно за свое седьмое небо,
ценою ее ужаса, и страшно − увижу ли я еще тот Космос. И я
смотрю, и смотрю в испуганные глазки дочери.

А послеродовое живет своей жизнью. Попадаешь в
резервацию женского счастья. Где совсем нет мужчин. Где даже
злоба какая-то не настоящая, женская. А глаза у наших детей
поперву все одинаковые, как и наши не видные сильной
половине безразмерные линялые ночнушки и застиранные
байковые халаты без поясов. Глаза стального цвета с
зеркальным блеском. Стальные, как наши женские нервы, как
взаправдашняя будущая жизнь наших детей. Стальные, нервы
так натянулись, что сначала не понятно, где ты лежишь, в
коридоре или на небе. И только ледяная грелка своей
неудобной формой напоминает о реалиях. А стальные нервы
все же где-то надо- рвались, и вот уже иногда слезки стоят в
горле. И так жалко себя и свою малышку, что терпишь боль
кусаемых сосков. Зато знаешь, что теперь этот страх и боль −
все позади.
Роженицы лежат и говорят о следующих детях. Все позади и
впереди. И только-только мы рожали. И не оставалось ничего
кроме светлой картинки со звездочками перед глазами, ни
понимания, ни осознания, ни даже звуков. И времени нет
больше. Но и мы еще молоды. А значит можем себе позволить.
Говорят, как есть. Ведь нет здесь ни мужей, ни свекровей, ни
даже матерей. И никто никого не осудит, потому что все чужие.
Постепенно жизнь возвращается в привычное русло. Все
дальше ощущение незащищенности, чуткости. Все дальше
ощущение, что застряла между жизнью и смертью, что всего
лишь инструмент в руках Бога, через который родится
отдельный человек.
Мы лежим рядом. Я дышу в его маленькое лицо своим
теплым и большим дыханием, мое сердце бьется в такт
подрагивания его ресниц. Он плачет по ночам, и становится
понятно, зачем я вскакивала среди ночи последние три месяца
беременности – приучалась, готовилась. Он плачет, и
нерешительность от соприкосновения с таким крошкой
сменяется готовностью действовать, защищать.
Уходя из дома, я чувствую, когда он просыпается, а когда спит.
Я, как чутко настроенная арфа, а он мой музыкант.

[/fusion_text][/fusion_builder_column][/fusion_builder_row][/fusion_builder_container]