В 1941 году в сенях деревенской избы в Елабуге на крюке для рыбацких снастей повесилась Марина Цветаева.
Через два дня ее похоронили на местном Петропавловском кладбище.
Православие отпевание самоубийц запрещает, но разрешить его может в особом случае правящий епископ, и в 1990 году патриарх Алексий II дал благословение на отпевание Цветаевой. На месте предполагаемого захоронения Марины Ивановны отслужили панихиду. Основанием послужило прошение к патриарху группы верующих, включая сестру Анастасию Цветаеву и диакона Андрея Кураева.
Отпевание состоялось в день пятидесятилетия кончины Марины Цветаевой в московском храме Вознесения Господня у Никитских ворот.
Владыка подтвердил, что самоубийство Цветаевой приравнивается к убийству тоталитарным режимом…
Уж сколько их упало в эту бездну,
Разверзтую вдали!
Настанет день, когда и я исчезну
С поверхности земли.
Застынет все, что пело и боролось,
Сияло и рвалось.
И зелень глаз моих, и нежный голос,
И золото волос.
И будет жизнь с ее насущным хлебом,
С забывчивостью дня.
И будет все — как будто бы под небом
И не было меня!
Изменчивой, как дети, в каждой мине,
И так недолго злой,
Любившей час, когда дрова в камине
Становятся золой.
Виолончель, и кавалькады в чаще,
И колокол в селе…-
Меня, такой живой и настоящей
На ласковой земле!
К вам всем — что мне, ни в чем не знавшей меры,
Чужие и свои?!-Я обращаюсь с требованьем веры
И с просьбой о любви.
И день и ночь, и письменно и устно:
За правду да и нет,
За то, что мне так часто — слишком грустно
И только двадцать лет,
За то, что мне прямая неизбежность —
Прощение обид,
За всю мою безудержную нежность
И слишком гордый вид,
За быстроту стремительных событий,
За правду, за игру…-
Послушайте!-
Еще меня любите
За то, что я умру.
https://youtu.be/LG48oOmYL4s
How many has this chasm already swallowed
Both young and old
The day will come when I will have to follow!
All those who left this world.
And all in me that struggled, sang and dared,
My voice that laughed and cried
Will disappear, like my golden hair
And hazel eyes.
Yet life will run the same. the days consisting
Of usual daily chores:
As if I never on this Earth existed.
As if I never was!
Impulsive as a child. incapable of holding
A grudge: I’d let it go!
Who loved to watch the logs in fire smolder
With final glow.
So fond of cello and the church bells’ sound.
And riding by the sea…
I, so alive and real. won’t be found
On Earth: I’ll cease to be!
Extreme in every feeling. move, or action
In every role and part —
I’m longing for your trust and your affection
With all my heart.
For all the pain from kin and outsiders
— Whom I’ll forgive with grace
For overwhelming tenderness inside me
And my too haughty face.
For all the rights and wrongs on my account
And those unseen —
For my eternal sadness, so profound
Though I am just nineteen,
At any time of day, or week. or season,
Please also try
To love me for this last and simple reason:
For I will die.
Translated by Olga Dumer
LA POETESSA
DI MARINA CVETAEVA
Quanti già sono caduti in questo abisso,
spalancato chissà quando!
Verrà giorno, quando anch’io sparirò
dalla faccia della Terra.
Tutto si irrigidirà, chi ha cantato e chi ha lottato,
chi ha brillato e chi si è spezzato:
e il verde dei miei occhi, la tenera voce,
e l’oro dei capelli.
E la vita continuerà con il suo pane quotidiano,
e la smemoratezza dei giorni.
E tutto continuerà – come se sotto il cielo
io non fossi mai esistita!
Io mutevole, come il volto dei bambini,
e cattiva ma per poco,
io che ho amato il momento in cui la legna nel camino
diventa cenere,
il violoncello e la cavalcata nel bosco,
la campana del villaggio…
Io, così viva e vera,
sulla carezzevole terra!
A tutti voi – che siate estranei o miei?!
io non ho mai conosciuto misura-
mi rivolgo con una richiesta di fede
e una domanda d’amore.
Vi chiedo di amarmi giorno, e notte, e per iscritto, e a voce:
perché sinceri sono i miei sì e i miei no,
perché così spesso sono troppo triste
e ho solo vent’anni.
Perché per me è assolutamente inevitabile
Il perdono delle offese,
e per tutta la mia incontenibile tenerezza
e il mio aspetto troppo fiero.
Per la velocità impetuosa degli eventi,
per la verità, per il gioco…
Ascoltate! – amatemi ancora,
perché io morirò.
(traduzione dal russo di Sergio Mercanzin)