Байбурт, байбуртцы и другие

Автор: Иоанниди В.Ф.
г.Катерини, 2021

Байбурт, байбуртцы и другие
По рассказу Григориадиса Георгия Ивановича (25.03.2001г.) г. Александпуполи

Байбуртцы переселились на Цалку из Турции позже других переселенцев. Земли под заселение и обработку были уже разобраны и байбуртцы обосновались на отшибе у Кылдекарских гор, рядом с азербайджанскими сёлами Чёлан и Ар. Сарван.
Григориадис Георгий (Ёрёс) рассказывает о своём селе и односельчанах. Родился и состарился он на Цалке в селе Байбурт. Ему около 80 лет. На вид он довольно крепкий. Рассудителен. В суждениях несколько резок. Лицо неулыбчивое. Губы сухо поджаты. На голове фуражка. На носу очки в грубой пластиковой оправе, купленные ещё в советской ‘’Оптике’’. Сильные линзы отсвечивают бутылочной синевой. Ходит он с палкой больше по причине слабого зрения нежели ног.
Мы сидим на лавочке в парке Александруполи. С 1991 года в городе принимает и обустраивает советских греков государственная организация в нашей среде известная как Идрима.
В городе несколько парков, но «наши» (греки из бывшего СССР) ходят в этот; он и в центре, и на берегу моря.
Середина весны и солнце припекает. Лавочки в тени заняты. Сидят на них по два человека. Сидят верхом, перекинув одну ногу. Играют в карты, в нарды, реже в шахматы. Для игроков в домино антидимарх, в рамках работы с избирателями, изготовил два стола с пристроенными с обеих сторон лавочками. Столы установлены под большим тутовником рядом с качелями и песочницей.
Большинство завсегдатаев парка греки из Армении и Цалки. Греки из Армении, общаются между собой на понтийском или на армянском языках. Разговаривают они обычно спокойно, полутоном. Цалкинские греки общаются между собой на старотурецком диалекте. Разговаривают они несколько громче. Общий язык для всех в парке- русский. Цалкинцев можно распознать и по их русскому. Мимо неспешно прогуливаются местные пенсионеры от маяка через парк до гостиницы “Эгнатия“ и , возвращаясь обратно к маяку, снова проходя через парк. Многие из них владеют современным турецким языком; в недавнем прошлом городом владели турки. Да и граница проходит рядом. Они степенно проходят по парку мимо увлечённых игрой наших и ,несомненно, улавливают речь играющих порой излишне вульгарную. У них уже сложилось о нас мнение. Насколько оно благосклонное или осудительное? Они ничем этого не выдают.
Один из них иногда отделяется от компании и подходит перекинуться к нам парой фраз ( всё в тех же рамках контактов с избирателями).
-Этот парк, говорит он, до вашего прибытия был местом нашего отдыха. Матери приводили сюда детей. Теперь же нам присесть негде. Эллино-понтийцы вдвоём занимают целую лавку, рассчитанную на четверых. Матери стоят на ногах пока дети играют. Мы- пенсионеры, вообще проходим мимо не останавливаясь. Когда вы поймёте, что это неправильно?
Он предупредительно называет нас эллино-понтийцами. За глаза они нас называют иначе.
-Потерпите лет десять,- отшучиваюсь я,- мы поумираем и парк освободится.
С тех пор минуло двадцать лет. Мой прогноз не сбылся: наши опять в парке. За эти годы у нас выросло новое поколение. Наши дети и внуки осваивают рабочие профессии. Поступают в греческие ВУЗы. Им незнакомо чувство второсортности. Они растут и живут в своей стране, среди своих соплеменников. Их души и головы с лёгкостью впитывают всё греческое. Это так естественно! И, вместе с тем, мы продолжаем продуцировать индивидов парковой категории. Прежнего уровня, той же культуры (или бескультурья), говорящих на том же диалекте. Наблюдается и мутация. Мутанты перебрались из парков в интернет, в социальные сети. Качественнее они от этого не стали. Изменилась только форма, содержание прежнее.
Азербайджанцы из Чёлана и Ар. Сарване,- продолжает Георгий,- притесняли и грабили соседей-греков. Четыре семьи байбуртцев сговорились с азербайджанцами и стали им содействовать. Разбойники врывались в село, забирали всё ценное, угоняли скот, заявлялись на греческие свадьбы, заставляли невест танцевать с ними. Уводили их.
Байбуртцы были в отчаянии. Скот в те времена был основой существования: еда, шерсть, кожа и тягло. Даже жилище обогревалось им. Без скотины семья была обречена.
На сходе решили просить у тогдашнего районного начальства переселить байбуртцев ближе к грекам. Было это на рубеже 19-го и 20-го столетий.
На сегодняшнем месте села Байбурт были развалины поселения Хараба. К нему примыкали несколько десятков гектаров пустовавших земель. Прирезали ещё понемногу от Каракома, Башкова и Бешташена и мы ушли от наших вековых притеснителей. На невысоком холме в центре нового Байбурта была небольшая известняковая фигура лошади. Здесь мы заложили и выстроили нашу церковь Ай-Константин.
Неторопливое повествование Георгия прерывается возникшим шумом за столом под тутовником. Один из играющих допустил оплошность и “отрубил“ дубль своему напарнику. Пострадавший- бешташенец. Зовут его Вася. У Васи проблемы с горлом и говорит он сиплым басом.
-Олан! Шумит Вася- я тЭбЭ моргаю. У тЭбя голова что, совсем уже не работает?
Он с яростью кидает костяшки домино. Напарник смущённо собирает их, виновато говоря что-то в оправдание.
Васю успокаивают, но партия проиграна… Всё ещё багровый, он вылезает из-за стола. Новый игрок спешно занимает его место.
Подобные эпизоды в течение дня случаются нередко. Порою доходит до хватания руками, но всё заканчивается мирно. Иногда вечером скидываются. Через дорогу расположен супермаркет Масутис. “Гонец’“ управляется в каких-нибудь 15 минут. Сидят долго и шумно. Застолье, как и подобает кавказцам, с тостами. Наконец всё выпито. Стол вычищается. Мусор выбрасывается в заросли тамариска, покрывающий песчаный откос между морем и парком.
За подобное поведение где-нибудь в Европе досталось бы от властей. В Греции же относятся к нам терпимо и благодушно. лавочки в парке вывинчиваются и переносятся нашими, сдваиваются: так удобнее игрокам. С мусорки приносятся хромые стулья и выкинутые кресла. Парк теряет свой облик, хиреет. Не защищены от произвола и деревья. В парк ходил некий Янгули: худой грек с длинными руками и ногами . Ходил он всегда в шляпе с узкими полями. В ярких костюмах и таких же ярких галстуках. Менял он костюмы чуть ли не каждую неделю: были они ему маловаты и у Янгули оголялись кисти рук и лодыжки.
Первое время он был вкрадчиво вежлив. Но, смекнув, что с нашими особенно церемониться нечего, перестал скрывать свою природную скаредность и вредность. По малейшему поводу скандалил и сквернословил.
В союзе его за пакостный язык и скверный характер часто бы покалачивали. Здесь же с ним не связывались: он тут же бежал жаловаться в полицию. Жена Янгули, напротив, имела бесформенное туловище. Лицо невыразительное. Левый глаз сильно косил и виден был только белок и вся она являла собой некое безликое серое пятно.
Её взяли работать в богатый дом ухаживать за престарелой лежачей парой и платили завидно хорошо. Дарили ей и одежду из гардероба стариков, в которой ходил Янгули. Домой её отпускали раз в неделю. Когда Янгули попытался протестовать, она с расстановкой сказала:
— Янгули, скорее я расстанусь с тобой, чем с моими стариками.
Не ожидавший от неё такой чеканной формулировки, Янгули оторопел, и более к этому не возвращался. Как-то он появился в парке в своей неизменной шляпе, в кремового цвета паре и лиловом галстуке. В руках он нёс топорик и верёвку. Он подошёл к лавру, растущему в парке. Победоносно огляделся и, в чём был, полез на дерево. Лавр был высотой шесть-семь метров. Забравшись и устроившись поудобнее, Янгули стал рубить ветви лавра. Парк небольшой и скоро стук топора и шум от сбрасываемых ветвей привлёк внимание. Побросав карты, игроки собрались у дерева. Куча ветвей вокруг лавра была внушительная и всё росла. Янгули стали призывать к порядку, совестить, стыдить. Все кипели благородным негодованием. Такого ещё не было. Был когда-то в парке один, который переносил поливочный шланг от цветочной клумбы к оливковому дереву, чтобы вырастить и осенью собрать урожай. Но чтобы рубить?!..
Янгули, сокрушив пол дерева, слез. Собрал ветви в вязанку, взвалил её на спину и бросил на прощание вроде того, что „вот вы все такие бездельники! А когда кто-то хочет предпринять что-то умное и выгодное, вас душит зависть.“
Не трудно догадаться, что сцена эта сопровождалась матом. Вообще: мат в парке звучит нередко и на всех языках. Без стеснения- стесняться некого: женщины в парк ходят редко. Сухумцы и те, кого мы называем “лазами“, трудятся. На крошечных участках выращивают зелень и овощи. Держат мелкую живность. Шьют, вяжут. Всё это выносится затем на лаики. Кто-то из женщин хлопочет по дому. Другие ходят друг к другу, чтобы скоротать время.
Пожилых цалкинок работать на земле калачом не заманишь. Хватит, наработались на Цалке, теперь они горожане. (Имеются ввиду ,конечно, не все. Зачем же обобщать? Лишь некоторые).
Собираются и они покалякать, но в не описанном выше парке. Собираются они в палисаднике на центральном проспекте города у Педагогической Академии.
Одеты и обуты они опрятно. Однако, стиль одежды и манера ношения головного платка у них прежняя, цалкинская. Беседуют они исключительно на нашем диалекте: оживлённо и шумно. Если же проходя не удержишься и сделаешь замечание, они дружно парируют:- Кого бояться? Их? Кто они такие? -Что? Они же про наш язык историю не знают, не читали. Мы никого не боимся! Что же это теперь из-за них не разговаривать по-нашему? Кто они такие? Нас сюда „Эвропа“ привезла. И тщетно втолковывать им, что необдуманным поведением мы создаём о себе невыгодное впечатление. Что это мешает нашей успешности, вредит продвижению наших детей. Они не желают взять это в толк. Жить они продолжают по накатанному.
***
Переселяясь на новое место, продолжает Георгий, мы семьи предателей с собой не взяли. Все четыре семьи носили одну фамилию. (он называет фамилию). После нашего ухода, мусульмане стали разорять их. Они прислали к нам выборных, моля забрать их. Наши посоветовались и проявили милосердие. Но и после этого те как были ворами, так ими и остались.
На новом месте байбуртцам, поначалу, пришлось туго. Не хватало пастбищ. Все пастбища в сторону горного хребта были в руках всё тех же азербайджанцев. Часть они арендовали у владельца-князя Мухранского, а другую, казённую часть, просто захватили и контролировали. Их вооружённый отряд базировался в хорошо обустроенном для жилья пещере.
Стали искать выход. Помог случай. В Манглиси расформировали какой-то батальон. В нём служили и наши ребята. Они сумели раздобыть и принести в село до 10 штук винтовок германского образца. Вооружённые парни смешались со стадом и пастухи погнали его в предгорья, на летние пастбища. Видя приближающееся стадо, азербайджанцы вышли встречать лёгкую добычу. Тогда стрелки выпрямились и открыли по ним огонь. С тех пор байбурдцы беспрепятственно пользовались на Яйла покосами и пастбищами.
Башковцы тоже создали отряд самообороны. Инициатором был Анаников. Непосредственным организатором и командиром был Герасим Меликов. Был создан отряд всадников из 20 человек. Они хоронились в лощине где находится ныне маслозавод АрСарвана и наблюдал за азербайджанцами.
Ждали пока те, выезжая на грабежи греческих сёл, отдалятся достаточно далеко. Тогда отряд башковцев устремлялся в АрСарван. Крушили всё попавшее под руку. Старались нанести побольше урону. Выгоняли скот и пригоняли его в Башков. Раздавали встречавшим жителям: режьте, ешьте, пируйте. После ряда таких разгромов мусульман больше не рисковали оставлять беззащитным своё селение.
Условия жизни Байбурта того времени, как и всего края были суровыми. Зимы долгие, морозные и снежные. Снег заносил огороды на высоту каменной ограды. Доходило до уровня груди взрослого мужчины. Был случай, когда замело жилище где находится покойник. Тогда Пантелей Григориадис с двумя помощниками прокопал в снегу туннель и проник в дом через окно.
Затяжные дожди весной и осенью заливали жилища. В домах капало повсюду. Полуметровый слой на земляных крышах не спасал. Землю утаптывали. Посыпали глиной и утрамбовывали каменным катком. Но земля снова набухала и текла. Только (мяряки) овины, где хранились снопы и солома, покрывали плитами каменного сланца. Их привозили из Чифт-Килса. Покрыть жилища тем же не позволяло отсутствие транспорта и вечная нужда. Имеющиеся возы были примитивными. Семьи имели по 40 голов крупного скота: буйволы, коровы, лошади. Но это не избавляло людей от лишений.
На голое тело носили чуху из домотканой шерстяной материи и такие же штаны. Ткань эта производилась в Каракоме на деревянном стане. Ткань уплотняли; тюк опускали в кипяток и затем били его и мяли. Собиралось до 15 человек. Помогали друг другу по очереди. Одежда, сшитая из такой ткани, была жёсткая и натирала тело.
Жили нечистоплотно. Народ был безграмотный. Даже в 30-ые годы 20-го столетия, когда артель странствующих армян-распиловщиков, распилив брёвна, просила расчёта, в селе обращались ко мне для подсчёта объёмов Женщины не имели обуви и ходили босыми круглый год. У моих соседей дети в доме ходили голыми. Когда в дом приходил чужой, дочери обвязывались вокруг бёдер куском джяджима. Нередко новорождённых помещали в перемётную суму из грубой шерсти (айбя), подсыпав туда крошки подсушенного навоза (хушки).
В каком-то году, начальство распорядилось построить шоссейную дорогу в районе Дяли-Даг. Нагнали туда из колхозов людей и повозки. Наметили будущую трассу. Забили столбики. Каждому колхозу определили участок. Внезапно пошёл ливень. Погода у подножия Дяли-Даг прохладная даже летом. Люди спасались от холодного дождя кто как. Кто-то под брюхом у буйвола, кто-то под защитой арбы, а кто-то скорчившись и натянув рубаху на голову. Ливень кончился. Мы посиневшие, грязные и мокрые жмёмся в комок, чтобы согреться. И тут появляется бригада молотовского колхоза. Немцы. Три подводы с натянутыми на дуги брезентами. С песней под гармонь. Сухие, чистенькие и весёлые. Развели костёр. Приладили котёл. Стали готовить. А мы: какая посуда, какой костёр? За пазухой раскисший от дождя хлеб с кусочком сыра. Вот и посуди: ведь и мы, и немцы жили в одном районе. В одних природных условиях. При общем для всех сталинском режиме.
Недавно,- продолжает Георгий,- идёт по парку один наш. Было первое число месяца и он зашёл на почту получить пособие ОГА. Ему сказали прийти завтра. Сегодня день выдачи пенсий, пособия завтра. Послушал бы, как он возмущался: почему местным выдают деньги раньше нас? Почему выделяют своих? В Греции ни в чём нет порядка. Я остановил его и , уяснив в чём дело, сказал: — Вы с супругой оба получаете пособия ОГА, а ты наверняка купил себе ещё и пособие по инвалидности. Жильё вам нанимает и оплачивает государство. Дети у тебя взрослые и сами заботятся о себе. Я не думаю, что ты бедствуешь. И по пустяковому поводу ты поносишь Грецию? А ты не забыл про порядки при которых мы жили?
В продуктовых магазинах и овощных ларьках нас обвешивали и обсчитывали. Магазины были забиты готовым платьем и обувью, но они не годились для носки и мы одевались у спекулянтов. К ним же мы обращались в поисках лекарств. В аптеках их не было. По грязным подъездам бегали крысы. После дождя тротуары покрывались грязью. На асфальте ямы. За каждым поворотом, притаившись, поджидал нас ГАИшник. Цемент, кирпич, лес и многое мы покупали ворованные. Это в городе. А в сёлах не было ничего: ни продуктов, ни аптек, ни дорог, ни воды.
Не уверен, что я его в чём-то переубедил. Хамство у человека от безнравственности, и это на всю жизнь! Таких как он в Грецию приехало много. Они-продукт советского строя, который мы воспевали. Мы и сейчас по нему тоскуем не осознавая, что тоска наша не по строю. Мы тоскуем по брошенным домам, по обжитому и привычному прошлому. Независимо от того насколько благополучно устроено было это прошлое.
А ведь всё происходило на моём веку, на моих глазах.
С начала священников объявили врагами народа. На Цалке они были немногими, кто владел греческой грамотой и обучал ей наших детей.
Закрылись церкви. Не стало христианских проповедей, учивших народ любви к ближнему, к добродетели. На смену пришли большевистские призывы быть бдительными и беспощадными. Мы переступили христианскую заповедь,- „не убий“. Мы стали Иудами. По нашим доносам была уничтожена наша интеллигенция. Закрылись греческие школы, газеты, театры. Из нашей памяти стирались остатки нашей национальной культуры, а из обихода демонтировались ещё бытовавшие национальные обычаи и обряды. Всё заменялось на безликую советскую.
У нас отобрали землю и скот. Оно стало общим. Обезличилось. Стало бесхозным. Чтобы выжить, мы переступили следующую христианскую заповедь, — „не укради“ и стали воровать. Ведь всё вокруг было ничейное.
За доносы не наказывали. Это называлось „сигналом снизу“, „из народа“. Это поощрялось. За это раздавались должности. И мы, потеряв лицо, стали кляузничать.
Вот какие мы советские люди. Советские греки. Подумай, какая польза Греции от нас. Мы для неё обуза и часто неблагодарная.
Конечно, Советской власти не удалось изуродовать всех нас. И во всём происшедшем виновны не только мы. Так сложилась наша судьба. Но можно ли этим оправдывать всё?
В одном перед потомками наша совесть чиста:- мы сумели пронести сквозь время наше греческое самосознание. Мы утвердили её в сознании наших детей. В Грецию мы доставили наших детей Греками.
Пройдёт ещё немного и нас не станет. Образ наш останется только в памяти наших детей. О нас будут говорить как о потерпевших. Даже будут приписывать нам мужество и героизм, поднимая бокалы в нашу память.
Георгий умолк. Долгий рассказ утомил его. Молчал и я. Молчал и думал,- сколько испытаний выпало на долю нашего народа? Можно ли было избежать этого? И как?
Одно было несомненно: надо помнить и свято чтить свои истоки. Не отрываться от них духовно. А если возможно, и физически.

Мы выражаем искреннюю благодарность автору за доверие, оказанное порталу «Корни.Today»!